Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Кофе горький, вечер темный,
Грустных разговоров тонны
Лишним весом нарастают.
Арифметика простая:
Я холодная, ты - томный,
Вычесть переплет оконный,
Разделить на перекрестки.
Белый, как ведро известки,
Звездный свет струится молча.
Время жирных двоеточий:
Речь прямая, обобщенье.
Пресыщение общеньем.
Ветер южный, кофе горький,
Ложка сахара без горки.
Слишком поздно делать правки.
Острый, как конец булавки,
Взгляд сквозь дымную завесу.
Несоосность интересов.
За душой - сквозняк и рухлядь,
И пытается не рухнуть
Необъятный, колкий, странный
Мир на краешке дивана.
Грустных разговоров тонны
Лишним весом нарастают.
Арифметика простая:
Я холодная, ты - томный,
Вычесть переплет оконный,
Разделить на перекрестки.
Белый, как ведро известки,
Звездный свет струится молча.
Время жирных двоеточий:
Речь прямая, обобщенье.
Пресыщение общеньем.
Ветер южный, кофе горький,
Ложка сахара без горки.
Слишком поздно делать правки.
Острый, как конец булавки,
Взгляд сквозь дымную завесу.
Несоосность интересов.
За душой - сквозняк и рухлядь,
И пытается не рухнуть
Необъятный, колкий, странный
Мир на краешке дивана.
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Маркитантка никак не могла понять, как мужчины могут ходить в брюках: на ширинке то пуговицы отрываются, то веревочки запутываются, а как только начинаешь снимать, тут же из карманов высыпается всё их содержимое.
Рядовой никак не мог понять, как женщины могут ходить в юбках, - мало того, что задувает, так еще и карманов нет!
Рядовой никак не мог понять, как женщины могут ходить в юбках, - мало того, что задувает, так еще и карманов нет!
пятница, 13 марта 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
13.03.2015 в 02:05
Пишет Doctor Wooster:12.03.2015 в 20:34
Пишет eliah.jan:До свидания, сэр Терри
Только что я узнала о том, что не стало сэра Терри Пратчетта. Я заплакала там же, в автобусе полном людей.
Когда я впервые увидела сэра Терри, два года назад, он уже был серьезно болен. Ему тяжело было говорить, за него вел дискуссию помощник. Но глаза у него по-прежнему были острые, светлые, ясные. И он принял мой подарок - коллаж Ведьмы Натки, который я привезла из Киева. Он принял его с улыбкой и благодарностью.
Я знаю, что сэр Терри боялся потери разума, как ничего другого. У него был договор на эвтаназию со швейцарской клиникой. И я рада, я очень рада, что он ушел дома. В окружении близких, говорят, во сне, с кошкой, лежащей на его кровати. Ему не пришлось ехать в чужую страну, зная, что он добровольно заканчивает свою жизнь.
И я уверена, как ни в чем другом, что за ним пришел сам Смерть.
- А, может, еще немного? - спросила кошка. Она охраняла постель сэра Терри, и тоже знала, что скоро должен прийти Смерть. Кошки всегда знают.
- Я НИКОГДА НЕ ПРИХОЖУ РАНЬШЕ, - ответил Смерть, погладив её по мягкой шерсти. - СПАСИБО. ТЫ ХОРОШО О НЁМ ЗАБОТИЛАСЬ. А ТЕПЕРЬ ПОРА.
- И это всё? - удивился сэр Терри. - Я думал, будут фанфары, эффекты, ну... что-то.
- ВСЁ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ, - улыбнулся Смерть. В какой-то мере улыбнулся. Мерцание звезд в его глазницах сделалось чуть более... мерцающим.
- Мне было интересно, такой ли ты в действительности, - сказал сэр Терри, немного помолчав.
- КАКИМ МНЕ ЕЩЕ БЫТЬ, - удивился Смерть.
- Действительно, - хмыкнул Терри. - Каким ещё.
А потом Смерть взял его за руку.
***
Туда, куда они пришли, их ждала целая толпа.
- О, здравствуйте, сэр Терри, - командор Ваймс взял под козырек. - Вы вовремя. Мы тут как раз устраиваем маленькую дружескую попойку в Страже. Нянюшка Ягг приготовила для вас бочку своей лучшей укипаловки.
- Из яблок? - с улыбкой поинтересовался сэр Терри.
- Преимущественно из яблок.
Патриций Ветинари ловко перехватил его под руку:
- Сэр Терри, давайте я вам сначала покажу город. Самый великий из когда-либо существовавших, город Анк-Морпорк, - и, после крошечной, почти незаметной парузы: - И самый вонючий.
Наверн Чудакулли, не обращая внимания на патриция, забормотал в самое ухо:
- Сэр Терри, я так рад! Всё переживал по поводу этих самых, лосин времени. Понимаете, не та штанина, и какой-нибудь другой декан вас бы встречал, а я уверен, они не знают, как правильно встречать писателей. Эти юные волшебники, с их машинами!
И когда сэр Терри Праттчет в окружении толпы шел по городу, ощущая булыжники под ногами на углу Персикопирожной улицы, ему заглядывали в лицо прохожие, и улыбались, узнавая:
- О, сэр Терри! - восклицали они. - Мы вас так ждали!
- И я вас, - улыбался им Терри Пратчетт. - И я вас тоже.
***
Спи крепко, сэр Терри. Никто не уходит навсегда.
URL записиТолько что я узнала о том, что не стало сэра Терри Пратчетта. Я заплакала там же, в автобусе полном людей.
Когда я впервые увидела сэра Терри, два года назад, он уже был серьезно болен. Ему тяжело было говорить, за него вел дискуссию помощник. Но глаза у него по-прежнему были острые, светлые, ясные. И он принял мой подарок - коллаж Ведьмы Натки, который я привезла из Киева. Он принял его с улыбкой и благодарностью.
Я знаю, что сэр Терри боялся потери разума, как ничего другого. У него был договор на эвтаназию со швейцарской клиникой. И я рада, я очень рада, что он ушел дома. В окружении близких, говорят, во сне, с кошкой, лежащей на его кровати. Ему не пришлось ехать в чужую страну, зная, что он добровольно заканчивает свою жизнь.
И я уверена, как ни в чем другом, что за ним пришел сам Смерть.
- А, может, еще немного? - спросила кошка. Она охраняла постель сэра Терри, и тоже знала, что скоро должен прийти Смерть. Кошки всегда знают.
- Я НИКОГДА НЕ ПРИХОЖУ РАНЬШЕ, - ответил Смерть, погладив её по мягкой шерсти. - СПАСИБО. ТЫ ХОРОШО О НЁМ ЗАБОТИЛАСЬ. А ТЕПЕРЬ ПОРА.
- И это всё? - удивился сэр Терри. - Я думал, будут фанфары, эффекты, ну... что-то.
- ВСЁ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ, - улыбнулся Смерть. В какой-то мере улыбнулся. Мерцание звезд в его глазницах сделалось чуть более... мерцающим.
- Мне было интересно, такой ли ты в действительности, - сказал сэр Терри, немного помолчав.
- КАКИМ МНЕ ЕЩЕ БЫТЬ, - удивился Смерть.
- Действительно, - хмыкнул Терри. - Каким ещё.
А потом Смерть взял его за руку.
***
Туда, куда они пришли, их ждала целая толпа.
- О, здравствуйте, сэр Терри, - командор Ваймс взял под козырек. - Вы вовремя. Мы тут как раз устраиваем маленькую дружескую попойку в Страже. Нянюшка Ягг приготовила для вас бочку своей лучшей укипаловки.
- Из яблок? - с улыбкой поинтересовался сэр Терри.
- Преимущественно из яблок.
Патриций Ветинари ловко перехватил его под руку:
- Сэр Терри, давайте я вам сначала покажу город. Самый великий из когда-либо существовавших, город Анк-Морпорк, - и, после крошечной, почти незаметной парузы: - И самый вонючий.
Наверн Чудакулли, не обращая внимания на патриция, забормотал в самое ухо:
- Сэр Терри, я так рад! Всё переживал по поводу этих самых, лосин времени. Понимаете, не та штанина, и какой-нибудь другой декан вас бы встречал, а я уверен, они не знают, как правильно встречать писателей. Эти юные волшебники, с их машинами!
И когда сэр Терри Праттчет в окружении толпы шел по городу, ощущая булыжники под ногами на углу Персикопирожной улицы, ему заглядывали в лицо прохожие, и улыбались, узнавая:
- О, сэр Терри! - восклицали они. - Мы вас так ждали!
- И я вас, - улыбался им Терри Пратчетт. - И я вас тоже.
***
Спи крепко, сэр Терри. Никто не уходит навсегда.
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Lee Pace as Calpernia Addams in Soldier’s Girl (2003)
Сладких снов
четверг, 12 марта 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Возвращаясь по вечерам с работы, с ужасом слежу, как часы над входом в метро каждый раз показывают всё новые и всё более пугающие цифры: 27.01, 13.02, 10.03. Я даже не успела отдышаться, а уже середина марта. Пару раз моргнуть, - и закончится май, придет лето с высоким небом, терпким запахом спелых ягод и теплым ветром.
Я, как и большинство людей, жду какого-то рубежа, предела. Я говорю себе: "Потерпи чуток, закончится год/месяц/тортик/книга/курс/..., и ты перестанешь болеть/унывать/лентяйничать/..." Заканчиваться заканчивается, а переставать не перестаю. Порой так отчаянно хочется встать, опрокинуть стол, выйти из офиса и больше никогда не возвращаться, ни в этот офис, ни в этот город, ни в эту страну. Но я убеждаю себя перебеситься, сижу, кусаю губы, медленно считаю до ста. И жду. кажется, всю свою жизнь жду чего-то, откладывая на послезавтра свой стремительно стынущий ужин.
Всё, что мы когда-то очень хотели сделать, но так и не позволили себе, остается внутри нас, прирастает, присасывается, покрывается горькой слизью. Гештальт-терапия? Неплохо бы... Всё дело в извечной привычке компромисса, нелюбви к острым углам и прямым линиям. Куда как проще выбрать простой путь, пролегающий по накатанной, по протоптанной, чем изобретать велосипед или просто сказать: "Отстань от меня, я этого не хочу". Потому что стоять в противотоке не только трудно, но и очень страшно.
Это всё так жалко.
Я, как и большинство людей, жду какого-то рубежа, предела. Я говорю себе: "Потерпи чуток, закончится год/месяц/тортик/книга/курс/..., и ты перестанешь болеть/унывать/лентяйничать/..." Заканчиваться заканчивается, а переставать не перестаю. Порой так отчаянно хочется встать, опрокинуть стол, выйти из офиса и больше никогда не возвращаться, ни в этот офис, ни в этот город, ни в эту страну. Но я убеждаю себя перебеситься, сижу, кусаю губы, медленно считаю до ста. И жду. кажется, всю свою жизнь жду чего-то, откладывая на послезавтра свой стремительно стынущий ужин.
Всё, что мы когда-то очень хотели сделать, но так и не позволили себе, остается внутри нас, прирастает, присасывается, покрывается горькой слизью. Гештальт-терапия? Неплохо бы... Всё дело в извечной привычке компромисса, нелюбви к острым углам и прямым линиям. Куда как проще выбрать простой путь, пролегающий по накатанной, по протоптанной, чем изобретать велосипед или просто сказать: "Отстань от меня, я этого не хочу". Потому что стоять в противотоке не только трудно, но и очень страшно.
Это всё так жалко.
четверг, 19 февраля 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
National Theatre вновь балует и восхищает своими постановками. Мне бесконечно нравится его интерпретация сюжета, очень гармонично сочетающаяся с классическим прочтением, но в то же время доводящая основной замысел до апогея. Также нельзя не отметить совершенно удивительные декорации, на которые не скупится команда театра. Я видела 4 разные постановки , и каждый раз сцена становилась гиперпространством, вмещая в себя гораздо больше, чем могло показаться вначале. В Франкенштейне на сцену выезжал локомотив и хлопьями падал снег, в Макбете был сделан ров с песком и льющий как из ведра дождь, в Кориолане, несмотря на всю аскетичность, шикарно был поставлен свет и, вся роскошь Рима - одними только лепестками роз, вся трагедия войны - одним только пеплом и потоками крови. В Острове сокровищ National Theatre пошел дальше. Нам построили двухэтажный трактир, подземелье и трехпалубный корабль. Мне кажется, это по праву заслуживает уважения.
Кто только не ставил, не экранизировал Стивенсоновский "Остров сокровищ"?! Тут вам приключения, сокровища, опасности, - всё, чего так отчаянно не хватает в наше суетливое, прагматичное время. Чем мне понравилась именно эта постановка, так это искренность и актуальность, которую с каждым новым десятилетием всё сложнее улавливать в тексте первоисточника. Bryony Lavery немного изменила сюжет, поставила побольше жирных точек, и вот перед нами спектакль о взрослении подростка. Мальчик Джим или девочка - по началу не вполне очевидно. Когда ему надо показать свою силу, Джим говорит, что он мальчик, когда свою слабость и беззащитность - что она девочка, а в конце концов прямым текстом так и заявляет Черному Псу: "Да какая разница: мальчик, девочка?! Это исключительно моё личное дело!" Итак, изначально ориентированный исключительно на юношей, роман становится актуален для любого подростка, вне зависимости от его гендера. Потому что вся эта тяга к приключениям и путешествиям, пиратам и геройству присуща и нам, девчонкам, ничуть не в меньшей степени, чем ребятам!
В постановке Джим - круглый сирота, матушка его замещается бабушкой (к чести сказать, гораздо более бравой и боевой). Таким образом, Джим живет в богом забытой глуши, у него (а точнее, нее) нет не то что друзей, даже родителей. Она ничего не знает о дружбе и предательстве, о честности и лукавстве. У нее нет нравственно-моральных ориентиров и не было еще ситуации или возможности их каким-то образом выработать.
И если в книге Джон Сильвер первую часть путешествия воспринимается Джимом скорее как отец, идеал мужчины, пример для подражания, то в постановке он становится эквивалентен всему миру. Никому из команды нет дела до юного юнги, никому, кроме Длинного Джона, который и пугает и притягивает одновременно, который кормит подливкой, спасает от шторма, учит ориентироваться по звездам и тем самым, определив широту, находить свое место в мире. Поэтому-то становится так ошеломительно больно и пусто от осознания предательства. Ведь Джима предает, нагло использует не какой-то абстрактный а man, а чуть ли не единственный человек на всем белом свете, который что-то значил, который был близок и дорог.
Преодолевая все трудности и передряги, Джим взрослеет у нас на глазах, проявляет смекалку, навыки дипломатии и характер.
Сценарист затрагивает еще один очень важный момент. Можно ли поступиться своими принципами, можно ли преступить нравственный закон просто потому, что ты больше не видишь никого на своей стороне, можно ли переметнуться на сторону врага только потому, что у него численное или силовое превосходство?
В пьесе также несколько изменен финал. Стивенсон дает Длинному Джону Сильверу сбежать, потому что тот пройдоха и плут, другими словами - чистокровный трикстер. А трикстеры не являются абсолютным злом, они просто пытаются из всего извлечь выгоду и, не считаясь ни с кем, максимально себя реализовать. В постановке же биполярны абсолютно все, кроме Сильвера. Только он показан по-настоящему дурным человеком. В нем есть что-то от большого Питера Пэна, именно поэтому их с Джимом так притягивает друг к другу - в душе оба они еще подростки. Но только в свой переломный момент Джим задумывается, что есть хорошо, а что дурно, и делает свой выбор в пользу первого варианта, а Сильвер выбирает темную, низшую сторону бытия. Даже хорошие вещи он делает только потому, что в будущем результат может принести ему выгоду. Именно поэтому он не заслуживает очередного шанса, он обречен. И тем циничней финал, ведь погибает Сильвер именно от того, о чем так страстно мечтал.
Не могу не отметить мастерство актеров. Все играли достойно и ярко, каждый персонаж уверенно врезался в память, - настолько хорошо были прописаны и сыграны даже роли второго плана. Мне наверное стоило бы отметить Пэтси Ферран, так яростно и ярко сыгравшую Джимми, но Джим - главный герой (не золото Флинта, не пираты, а именно Джим со всем его взрослением и внутренним преобразованием). Его роль, пожалуй, всегда прописывается и ставится с особым вниманием и выверенностью. Поэтому без утайки скажу, что особенно меня восхитили Джошуа Джэймс (Бэн Ганн) и Артур Дарвилл (Сильвер). Бэн Ган - один из тех прекрасных второстепенных персонажей, которые на сцене появляются мало, но без них ничего бы не получилось. На мой взгляд, надо обладать действительно немалым талантом, чтобы сыграть человека, балансирующего на грани гениальности и безумия. Высокие ноты, срывающиеся на шепот, разговоры с самим собой на разные голоса и с разным темпераментом, бурная мимика и жестикуляция - всё это было представлено с великой осторожностью и мастерством. С одной стороны, этого не слишком много, это безумие не давит, не набивает оскомину, с другой стороны, ты веришь в него, от первой до последней секунды - веришь.
Сильвер же получился вообще совершенно шикарным. Только недавно я расстраивалась, что еще юный Длинный Джон из сериала Black Sails совершенно не удовлетворяет меня как будущий злой гений, может коварства и лицемерия в нем достаточно, но вот силы, внутреннего стержня то и нет. В постановке же я увидела, пожалуй, своего идеального Сильвера. Властного, коварного, но вместе с тем умеющего любить, дружить, быть искренним - пусть и по-своему, по-пиратски. Дарвилл привнес в эту роль нечто неуловимое из спектакля "Доктор Фаустус", где он играл Мефистофеля, но лично мне это нисколько не помешало, скорее наоборот - помогло еще полнее понять образ одноногого пирата.
Я очень рада и благодарна, что National Theatre Live дает нам возможность смотреть такие замечательные постановки. И очень надеюсь, что в следующем театральном сезоне они удивят нас еще чем-нибудь интересным.
суббота, 14 февраля 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Вот вам в ленту немножко готики. Когда как не в день всех влюбленных 
В ролях: Чарли Ханнэм, Джессика Честейн, Том Хиддлстон, Миа Васиковска, Берн Горман, Джим Бивер и др.
Режиссер: Гильермо дель Торо
Октябрь 2015
В ролях: Чарли Ханнэм, Джессика Честейн, Том Хиддлстон, Миа Васиковска, Берн Горман, Джим Бивер и др.
Режиссер: Гильермо дель Торо
Октябрь 2015
воскресенье, 08 февраля 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Прежде чем проснуться Энни отгоняет все сны, крепко-накрепко забывая шуршание пахнущих смолой сосен, обглоданные ветром кости межгалактических кораблей, увязших по самые вентили в бесконечных песках, патлатых веснушчатых чудовищ в драных джинсах, забывает о непрекращающемся стуке разбитых часов. Открывает глаза, будто только что просто моргнула и окончательно просыпается. Энни всегда спускает с кровати две ноги одновременно, чтобы уж точно не ошибиться.
Энни не знает, сколько ей лет. Она отчаянно скучает по родителям, приезжает к ним посреди недели, ни с того ни с сего привозя пирожки с капустой и с вишней и уже в который раз забывая показать свой диплом со всеми "отлично". Она играет с отцом в "Цивилизацию" до двух ночи, хотя завтра в 6 вставать и ходит по квартире босиком, чтобы потом, окончательно промерзнув, поджимать под одеялом окоченелые пятки и бояться пошевелиться, чтобы только не спугнуть развалившегося у нее на пояснице кота. Она читает в метро как сумасшедшая, переходя без разбора от Харрис к Михайловой и от Нёстлингер к Кеплеру. В конце каждой книги ее потряхивает, как от слабого разряда тока, и она на пару часов выпадает из реальности. Энни работает и каждый вечер не понимает, зачем. Ее голова пухнет от телефонных разговоров, а глаза видят всё хуже. Но иногда ей кажется, что если она не будет работать, она просто сойдет с ума. Потому что больше в жизни ничего и не умеет. В свободные минуты Энни пишет прозу. Что это: сказка, повесть, роман - она и сама не знает. Всё началось несколько месяцев назад, со строчки "О ком / о чем? Об Исе. Думаю об Исе, думаю, думаю и всё никак не могу остановиться." Потом к этому приросла еще одна строчка, потом абзац. А потом она выкинула начало, следующие полстраницы переписала начисто и теперь у нее в черновиках почты лежат 15 все разрастающихся страниц о 8-9-летних мальчиках, перелезающих через заборы, устраивающих литературные чтения, дерущихся и отстаивающих честь друг друга. Энни обкусала все попавшиеся под руку карандаши, пока придумывала имена своим героям. Она сразу решила, что иудейское имя будет только одно - Джимми - Джеймс - Яков - следующий по пятам. И греческое только одно - Виктор - победитель. А еще она твердо решила, что у всех ее последующих героев имена будут говорящими. Или их не будет вовсе. А иначе какой смысл? Когда Энни думает о мальчиках, на лице ее появляется хитрая и очень довольная улыбка, а в голове - похождения на старую мельницу, чтобы узнать, как победить кошмары, позвякивают бубенцы приезжей ярмарки и пахнет морковно-ореховым пирогом с Можжевелового дня рождения. Энни очень боится всё спугнуть, поэтому больше ничего другого и не пишет.
А еще Энни в Новый Год решила воспитывать в себе волю и с тех пор каждый вечер перед сном приседает и отжимается, пропустив при этом только один день (и наказав себя потом тройным объемом упражнений, но так и не простив). У Энни всё хорошо, она знает, чего хочет, правда пока еще не знает, как ей этого добиться, но это уже дело десятое. Главное - понятно, куда плыть.
Энни очень любит своих друзей, как-то особенно в этом году ощущая гордость за них и бесконечную привязанность. Когда они приезжают к ней в гости, она тайком надеется, что они что-нибудь забудут, чтобы потом непременно вернуться. И очень радуется, когда они берут из большого шкафа что-нибудь почитать и оставляют "до следующего раза" в ванной зубную щетку.
А еще Энни находит среди декабрьских записей с пару десятков порошков и особенно смеется над этим:
А смеется потому что, как и в декабре, беззастенчиво и дико лезет ко всем хорошо и мало знакомым людям обниматься. Неисправима.
Download Bad Religion Fuck You for free from pleer.com
Энни не знает, сколько ей лет. Она отчаянно скучает по родителям, приезжает к ним посреди недели, ни с того ни с сего привозя пирожки с капустой и с вишней и уже в который раз забывая показать свой диплом со всеми "отлично". Она играет с отцом в "Цивилизацию" до двух ночи, хотя завтра в 6 вставать и ходит по квартире босиком, чтобы потом, окончательно промерзнув, поджимать под одеялом окоченелые пятки и бояться пошевелиться, чтобы только не спугнуть развалившегося у нее на пояснице кота. Она читает в метро как сумасшедшая, переходя без разбора от Харрис к Михайловой и от Нёстлингер к Кеплеру. В конце каждой книги ее потряхивает, как от слабого разряда тока, и она на пару часов выпадает из реальности. Энни работает и каждый вечер не понимает, зачем. Ее голова пухнет от телефонных разговоров, а глаза видят всё хуже. Но иногда ей кажется, что если она не будет работать, она просто сойдет с ума. Потому что больше в жизни ничего и не умеет. В свободные минуты Энни пишет прозу. Что это: сказка, повесть, роман - она и сама не знает. Всё началось несколько месяцев назад, со строчки "О ком / о чем? Об Исе. Думаю об Исе, думаю, думаю и всё никак не могу остановиться." Потом к этому приросла еще одна строчка, потом абзац. А потом она выкинула начало, следующие полстраницы переписала начисто и теперь у нее в черновиках почты лежат 15 все разрастающихся страниц о 8-9-летних мальчиках, перелезающих через заборы, устраивающих литературные чтения, дерущихся и отстаивающих честь друг друга. Энни обкусала все попавшиеся под руку карандаши, пока придумывала имена своим героям. Она сразу решила, что иудейское имя будет только одно - Джимми - Джеймс - Яков - следующий по пятам. И греческое только одно - Виктор - победитель. А еще она твердо решила, что у всех ее последующих героев имена будут говорящими. Или их не будет вовсе. А иначе какой смысл? Когда Энни думает о мальчиках, на лице ее появляется хитрая и очень довольная улыбка, а в голове - похождения на старую мельницу, чтобы узнать, как победить кошмары, позвякивают бубенцы приезжей ярмарки и пахнет морковно-ореховым пирогом с Можжевелового дня рождения. Энни очень боится всё спугнуть, поэтому больше ничего другого и не пишет.
А еще Энни в Новый Год решила воспитывать в себе волю и с тех пор каждый вечер перед сном приседает и отжимается, пропустив при этом только один день (и наказав себя потом тройным объемом упражнений, но так и не простив). У Энни всё хорошо, она знает, чего хочет, правда пока еще не знает, как ей этого добиться, но это уже дело десятое. Главное - понятно, куда плыть.
Энни очень любит своих друзей, как-то особенно в этом году ощущая гордость за них и бесконечную привязанность. Когда они приезжают к ней в гости, она тайком надеется, что они что-нибудь забудут, чтобы потом непременно вернуться. И очень радуется, когда они берут из большого шкафа что-нибудь почитать и оставляют "до следующего раза" в ванной зубную щетку.
А еще Энни находит среди декабрьских записей с пару десятков порошков и особенно смеется над этим:
Устав от разных разговоров,
Присутствия и сверхзадач,
Смирись с своим интровертизмом
И плачь.
Присутствия и сверхзадач,
Смирись с своим интровертизмом
И плачь.
А смеется потому что, как и в декабре, беззастенчиво и дико лезет ко всем хорошо и мало знакомым людям обниматься. Неисправима.
Download Bad Religion Fuck You for free from pleer.com
пятница, 16 января 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
sleep well
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Сходив на "Хоббита" второй раз (31.12, кстати), я получила некоторые ответы, которых мне явственно не хватало после первого просмотра.
Прежде всего, надо отдать должное - фильмы получились очень красивыми. Графика - на высшем уровне. Даже орки вышли чудовищно симпотными, если я могу так сказать (а я могу!..)
Особым плюсом данной экранизации Джексона является проработка персонажей. Если у Профессора раскрываются разве что Бильбо, Торин и, в некоторой степени Гэндальф, то в фильмах каждому гному (и даже некоторым эльфам, оркам, магам) была дана возможность проявить себя. Что они, собственно, и сделали.
Хотя много вещей было сделано по-глупому, брошено на полдороги. И это особенно больно, когда сопоставляешь объем книги и экранное время. Можно было что-то не взять, что-то переиначить, но недодать, недообъяснить - было непростительно. Прежде всего, это касается камней (и Аркенстона в частности) и почивших наследников Дурина, которых, по большому счету, никто особо и не оплакал. Кроме зрителей, конечно.
После просмотра третьего "Хоббита", стало поняла, что Фродо просчитался дважды. Он не только мог долететь до Мордора на орлах, он мог еще воспользоваться туннелями "землеедов" (или как их там?) и изрядно срезать путь.
Прежде всего, надо отдать должное - фильмы получились очень красивыми. Графика - на высшем уровне. Даже орки вышли чудовищно симпотными, если я могу так сказать (а я могу!..)
Особым плюсом данной экранизации Джексона является проработка персонажей. Если у Профессора раскрываются разве что Бильбо, Торин и, в некоторой степени Гэндальф, то в фильмах каждому гному (и даже некоторым эльфам, оркам, магам) была дана возможность проявить себя. Что они, собственно, и сделали.
Хотя много вещей было сделано по-глупому, брошено на полдороги. И это особенно больно, когда сопоставляешь объем книги и экранное время. Можно было что-то не взять, что-то переиначить, но недодать, недообъяснить - было непростительно. Прежде всего, это касается камней (и Аркенстона в частности) и почивших наследников Дурина, которых, по большому счету, никто особо и не оплакал. Кроме зрителей, конечно.
После просмотра третьего "Хоббита", стало поняла, что Фродо просчитался дважды. Он не только мог долететь до Мордора на орлах, он мог еще воспользоваться туннелями "землеедов" (или как их там?) и изрядно срезать путь.
четверг, 15 января 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
пишу письмо американскому мальчику лениво, из рук вон медленно, ведь у самой в голове не то и не тот. Мое сердце бьется спокойно и четко, как выверенный механизм, дыхание легкое и ровное. Единственный раз, когда пропускаю один вдох и один удар - так это в момент написания слова "gorgeous". Но это всего лишь миг.
Когда будет дописан Московский ветер, работа над которым началась еще в конце лета, внутри меня можно будет поставить большую маслянисто-черную точку, которая запечатает солнечное сплетение крепко и надежно. И тогда я по-настоящему успокоюсь, отпущу еще одного человека и перестану изводить своих внутренних бабочек и демонов мыслями о несбывшихся
вероятностях нашего общего с ними прошлого.
сложность в том, что нам, девочкам, нужно любить. и без этого никак. и даже если мы придумываем себе свои собственные чувства и привязанности, рано или поздно наступает тот момент, когда мы начинаем верить в выдуманное нами. и тогда оно начинает существовать на самом деле. увы и ах.
Минувший год был больше, чем просто неудачным. В нем я, вольно или невольно, обидела действительно много людей. И от этого становится холодно, душно и горько, как за секунду до обморока. Обморока, длиною в 12 месяцев.
И вся эта бесконечная любовь и нелюбовь никуда не уходит, ее не смывает горячей водой в канализацию, она не просачивается сквозь мраморные плиты подземки, ее не выдувает через левое ухо ветер. Она остается в сердцевине каждого моего сна и обволакивает своей серебристой паутиной, стоит лишь обессиленно сомкнуть веки.
И я уже не знаю, от чего устала сильнее: от этого водоворота нереализуемых чувств или от этой мутной и вязкой пустоты.
Когда будет дописан Московский ветер, работа над которым началась еще в конце лета, внутри меня можно будет поставить большую маслянисто-черную точку, которая запечатает солнечное сплетение крепко и надежно. И тогда я по-настоящему успокоюсь, отпущу еще одного человека и перестану изводить своих внутренних бабочек и демонов мыслями о несбывшихся
вероятностях нашего общего с ними прошлого.
сложность в том, что нам, девочкам, нужно любить. и без этого никак. и даже если мы придумываем себе свои собственные чувства и привязанности, рано или поздно наступает тот момент, когда мы начинаем верить в выдуманное нами. и тогда оно начинает существовать на самом деле. увы и ах.
Минувший год был больше, чем просто неудачным. В нем я, вольно или невольно, обидела действительно много людей. И от этого становится холодно, душно и горько, как за секунду до обморока. Обморока, длиною в 12 месяцев.
И вся эта бесконечная любовь и нелюбовь никуда не уходит, ее не смывает горячей водой в канализацию, она не просачивается сквозь мраморные плиты подземки, ее не выдувает через левое ухо ветер. Она остается в сердцевине каждого моего сна и обволакивает своей серебристой паутиной, стоит лишь обессиленно сомкнуть веки.
И я уже не знаю, от чего устала сильнее: от этого водоворота нереализуемых чувств или от этой мутной и вязкой пустоты.
понедельник, 12 января 2015
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
-1, ветер западный.
Все новостные сводки уверяют, что на улице плюсовая температура, но врезающийся в мое лицо на полном ходу снег (чьи снежинищи напоминают уменьшенные копии реактивных истребителей и бомбардировщиков), заставляет усомниться в столь дерзких заявлениях. Из-за мощных воздушных масс почти не слышны в наушниках сладкоголосые Мамфорд и сыновья, это вой, сплетаясь с музыкой достигает таких высот, что становится почти полной тишиной. Вакуумом.
Зима. Гори, ведьма, пей и пой. Гори алыми грудками снегирей, мороженными гроздьями калины, пробивающимся сквозь густые облака минутами обветренного заката. Гори.
Если задрать голову и смотреть, как снежинки стремительно несутся тебе навстречу в неровном, матовом свете фонарей, а за ними, за фонарем, - бархатное бездонное черное небо - начинает казаться, что ты летишь сквозь космос, и миллиарды галактик и созвездий огибают твою траекторию движения и несутся куда-то дальше. С 4-й космической. Из черного небытия над тобой в белое небытие под тобой.
И что-то в солнечном сплетении поднимается и замирает, словно тоненько подрагивающая тетива из воловьей жилы, от ощущения бездонности этих двух бездн, от явственного ощущения горения и полета.
Все новостные сводки уверяют, что на улице плюсовая температура, но врезающийся в мое лицо на полном ходу снег (чьи снежинищи напоминают уменьшенные копии реактивных истребителей и бомбардировщиков), заставляет усомниться в столь дерзких заявлениях. Из-за мощных воздушных масс почти не слышны в наушниках сладкоголосые Мамфорд и сыновья, это вой, сплетаясь с музыкой достигает таких высот, что становится почти полной тишиной. Вакуумом.
Зима. Гори, ведьма, пей и пой. Гори алыми грудками снегирей, мороженными гроздьями калины, пробивающимся сквозь густые облака минутами обветренного заката. Гори.
Если задрать голову и смотреть, как снежинки стремительно несутся тебе навстречу в неровном, матовом свете фонарей, а за ними, за фонарем, - бархатное бездонное черное небо - начинает казаться, что ты летишь сквозь космос, и миллиарды галактик и созвездий огибают твою траекторию движения и несутся куда-то дальше. С 4-й космической. Из черного небытия над тобой в белое небытие под тобой.
И что-то в солнечном сплетении поднимается и замирает, словно тоненько подрагивающая тетива из воловьей жилы, от ощущения бездонности этих двух бездн, от явственного ощущения горения и полета.
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
четверг, 18 декабря 2014
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Не ходи на болото по вечерам,
Мой маленький братец Нильс.
На кочках замшелых то тут то там
Огни Самайна зажглись,
Ягоды алые, словно кровь,
Просятся в кузовок.
В шорохе листьев не слышно шагов -
Не выходи за порог.
Полно отчаянья темной порой
Гулкое тявканье лис.
Не слушай его, возвращайся домой,
Беспечный мой братец Нильс.
Воздух морозен, луна полна.
Зачем же ты бродишь здесь?
От перекрестка ползет туман
И мрачен осенний лес.
Свисают с ветвей паутина и слизь,
По топи пошли круги.
О, здравствуй, мой маленький глупый Нильс.
Что ж ты стоишь? Беги!
Мой маленький братец Нильс.
На кочках замшелых то тут то там
Огни Самайна зажглись,
Ягоды алые, словно кровь,
Просятся в кузовок.
В шорохе листьев не слышно шагов -
Не выходи за порог.
Полно отчаянья темной порой
Гулкое тявканье лис.
Не слушай его, возвращайся домой,
Беспечный мой братец Нильс.
Воздух морозен, луна полна.
Зачем же ты бродишь здесь?
От перекрестка ползет туман
И мрачен осенний лес.
Свисают с ветвей паутина и слизь,
По топи пошли круги.
О, здравствуй, мой маленький глупый Нильс.
Что ж ты стоишь? Беги!
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Питер встречает меня мелкой изморосью, невыразительным небом и по-октябрьски теплым ветром, что довольно нехарактерно для северной столицы. Нравлюсь я ему, видимо, ничего не поделаешь.
Не перестаю удивляться этой их романтичной ретроградности, помноженной в то же время на практичность: в метро - всё еще по железным жетончикам, на платформах пути все плотно упакованы и металлическими дверьми за семью печатями замурованы, чтоб не дай боже какой-нибудь ротозяй под поезд не свалился; в автобусах - кондукторы с катушкой крошечных билетиков из пережеванной трижды бумаги, чтоб сидел потом, складывал циферки - не счастливый ли попался билет, не пора ли его есть?! Что в центре, что на окраинах домики небольшие, старенькие и, вместе с тем, чудовищно опрятные, даже вылизанные что ли, придраться даже не к чему.
А чего стоят все эти их пышечные, чебуречные, пельменные, рюмочные, котлетные - ну не красота ли? Такое разделение заведений по объекту гастрономического вожделения формирует в человеке осознанность выбора. Идете вы по набережной, сыростью Невы дышите, и вдруг со всей отчетливостью понимаете, что жить дальше не сможете, если не съедите сей же час мягкую теплую пышку, едва припорошенную, словно первым снегом, ванильной пудрой. И вовсе не нужно ломиться во все встречные кафе и ресторации в маниакальных поисках вожделенных пышек. Сворачиваете в Малую Конюшенную и прямиком в специальное заведение, где глаза разбегутся, а нос разомлеет. Удобно.
Исаакия все еще реставрируют, хотя и не слишком-то удачно, на мой взгляд. Через чур высветлили.
Чуть не дойдя до Банковского моста, вижу самых что ни на есть настоящих питерских хипстеров: зауженные джинсы на тоненьких, как спичечки, ногах, голые щиколотки, несмотря на декабрь, замшевые куртки, полосатые крупной вязки шарфы, очки в широкой черной оправе, у одного еще и шапка-чулок на высветленной макушке. А я-то, наивная, все эти годы думала, что байки про манерных питерских хипстеров - злые россказни неряшливых, вечно спешащих москвичей, которых хлебом не корми дай позубоскалать. Ан-нет, и правда существуют! Я так растерялась при виде столь живописных образцов современной культуры и моды, что упустила их, так и не попросив сфотографироваться на их дивном фоне в своих говнодавах и непромокающем темно-буром пальто. До сих пор простить себе не могу!
Также следует отметить, что питерцы большие патриоты, чем мы. Зайдя в местный бар и увидев многостраничную алкогольную карту, я была изрядно удивлена. увидев что 95 % посетителей сидят с пивом местного розлива. Поддерживают, понимаете ли, отечественного производителя. Здесь же стоит отметить, что я пошла по их пути, заказав полторы пинты Василеостровского сидра и настолько им прониклась, что потом еще бутылочку домой прихватила. Так-то.
Ни Эрмитаж, ни Адмиралтейство так меня и не дождались. В другой раз, ребятки, - сказала я им флегматично. Не барское это дело - по музеям шастать, когда световой день и без того чрезмерно короток и скуден.
В этой поездке я поняла, что поездки в Санкт-Петербург на два дня - наиболее актуальный вариант. Вы с городом не успеваете друг другу надоесть, у вас остается еще много тем для дальнейшего общения, и вместе с тем ты успеваешь расслабиться и перевести дух. Все же жизнь Петербурге медленнее столичной, плавней, размеренней. У них и народу меньше ( в 3,5 раза в воскресенье, в метро в 16 часов в центре, чем у нас в то же воскресенье в 23:59 на окраине), и спокойствия больше. Кажется, что они совсем не знаю цену времени. Хотя за те 36 часов, что я провела в Северной Столице, мои внутренние часы отмотали мне сразу несколько недель. И было так странно осознавать по возвращению, что никто больше этого временного скачка не почувствовал.
И в завершении этого поста хочу отметить, что хоть Сапсану вчера и исполнилось 50 лет, он мне не по душе. Слишком уж все в нем серьезные, деловые. Один мальчик, сидевший на соседнем ряду, рассказав историю, как его коллеги снимали их общего знакомого с подоконника в конце месяца, резюмировал: "Все сейчас такие показушные сделались, лицемерные. Им проще из окна выпрыгнуть, чем по-тихому подойти и сказать: "Слушай, у меня проблемы. Помоги мне пожалуйста."
Мне кажется, это очень хорошо характеризует все, что сейчас вокруг происходит.
Хотя дело-то не в этом вовсе.
Дело - в Питере.
вторник, 25 ноября 2014
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Каждое утро я просыпаюсь с благодарностью. Потому что я жива и в общем-то здорова, потому что живы мои родители и близкие друзья.
Каждое утро я выхожу из дома с мыслью, что наступающий день принесет мне много всего нового и интересного.
Я сама создаю свое настоящее, и оно именно такое, потому что я так хочу, потому что я делаю его таким.
Захочу - поеду в Пушкинский музей, захочу - встречусь с другом, захочу - испеку шарлотку, сварю глёг и залезу под одеяло смотреть фильм. Захочу - останусь на работе до 22.
Я радуюсь каждому моменту своей жизни, потому что она есть у меня и она исключительно моя.
И я такая, какая есть. И у меня всё хорошо.
Потому что я так сказала.
воскресенье, 23 ноября 2014
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
To end the final film, which the trailer claims is “the defining chapter” of the whole thing, they couldn’t leave it to just anyone to do the end credits song; they had to give it to someone in the family, and someone whose vocal flourishes are well documented, as is his ability to wear fake feet and shoot forced-perspective shots. It’s Billy Boyd, of course, the actor who played Peregrin “Pippin” Took in The Lord of the Rings Trilogy and who sang in the third of those films a really lovely tune that he composed himself, which Jackson later used in the teaser for Armies.
The new song, “The Last Goodbye,” was written by Boyd, Jackson, Fran Walsh, and Philippa Boyens and, as it says, is more than just an ending to the last Hobbit movie, but a final goodbye to this cinematic world. And it’s a sad one, for sure.©
The new song, “The Last Goodbye,” was written by Boyd, Jackson, Fran Walsh, and Philippa Boyens and, as it says, is more than just an ending to the last Hobbit movie, but a final goodbye to this cinematic world. And it’s a sad one, for sure.©
Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Запах йода, алычи и гниющих водорослей. Вы, обхватив буйки, плещетесь в бездне, таращитесь в небо. Не стираете носки, не чистите уши, не сушите волосы. На Черном море, если не становишься злей, то становишься лучше, выносливей, веселей, и имя твое благозвучней, и полезней деяния, и вкусней бутерброды из масла, яйца и хлеба после полуночи, когда вы прячетесь под одеялом, закадычные, до неприличия симметричные как в мыслях, так и в одежде, стащив у вожатой фонарик, читаете Уайльда, полные отчаянности, нежности и надежды, замираете в конце каждого многоточия. Чайки верещат даже ночью, а вы лежите к плечу плечо, соприкасаясь локтями, дышите горячо. От натянутой простыни обгорелая кожа чуть-чуть печет. Вожатая стучит каблучками по коридору, гордая, строгая, с вычурными очками, несговорчивая столичная штучка, льдышка и недотрога. Немного страшно, что засечет.
Когда за окнами еще не светает, но цикады уже стрекочут, когда начинает пронзительно пахнуть соснами и цветами, когда только жалкий огрызок остался от летней ночи, - становится душно, пить хочется очень. Вы шлепаете босяком мимо вожатской и прямиком за угол, к отшлифованной бочке с дождевой водой, становитесь на носочки и с жадностью пьете, не смотря друг на друга, но пододвигаясь все ближе. Потом качаетесь на скрипящих качелях, привязанных к веткам шелковицы, мечтаете о барабане и о свирели, говорите свистящим шепотом о Мачу-Пикчу и о Париже, выжженная трава колется, сумерки прячутся за крыши и за околицу.
Пора возвращаться, иначе взрослые обнаружат пропажу, надерут уши, будут ругаться, волноваться и может даже накажут.
Через пару часов гудит горн, начинается побудка, в столовой стучат чанами, готовясь к завтраку, пес выбегает из будки, топчется в незабудках, весело тявкает. Вожатая неслышно заходит в палату и видит вас, крепко спящих в одной кровати, на простынях - липкий ягодный сок, ноги грязные, в волосах - иголочки и песок. Улыбается, кладет книгу с фонариком на подоконник и идет в другой конец коридора, заглядывает в палаты, чтобы задорно будить, тормошить, щипать, смотреть, как спросонья улыбаются дети, рассказывать про отлив и откуда дует сегодня ветер, только чтобы дать вам, патлатым и неугомонным, еще хоть чуть-чуть поспать.
Воздух теплеет, море чуть громче начинает плескаться, выбрасывает на берег ракушки, обточенные кусочки кварца, небо становится всё выше и голубее.
Время идти загорать и купаться.
Когда за окнами еще не светает, но цикады уже стрекочут, когда начинает пронзительно пахнуть соснами и цветами, когда только жалкий огрызок остался от летней ночи, - становится душно, пить хочется очень. Вы шлепаете босяком мимо вожатской и прямиком за угол, к отшлифованной бочке с дождевой водой, становитесь на носочки и с жадностью пьете, не смотря друг на друга, но пододвигаясь все ближе. Потом качаетесь на скрипящих качелях, привязанных к веткам шелковицы, мечтаете о барабане и о свирели, говорите свистящим шепотом о Мачу-Пикчу и о Париже, выжженная трава колется, сумерки прячутся за крыши и за околицу.
Пора возвращаться, иначе взрослые обнаружат пропажу, надерут уши, будут ругаться, волноваться и может даже накажут.
Через пару часов гудит горн, начинается побудка, в столовой стучат чанами, готовясь к завтраку, пес выбегает из будки, топчется в незабудках, весело тявкает. Вожатая неслышно заходит в палату и видит вас, крепко спящих в одной кровати, на простынях - липкий ягодный сок, ноги грязные, в волосах - иголочки и песок. Улыбается, кладет книгу с фонариком на подоконник и идет в другой конец коридора, заглядывает в палаты, чтобы задорно будить, тормошить, щипать, смотреть, как спросонья улыбаются дети, рассказывать про отлив и откуда дует сегодня ветер, только чтобы дать вам, патлатым и неугомонным, еще хоть чуть-чуть поспать.
Воздух теплеет, море чуть громче начинает плескаться, выбрасывает на берег ракушки, обточенные кусочки кварца, небо становится всё выше и голубее.
Время идти загорать и купаться.