Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Мадлен —юго-западный ветер, дующий с перевала Мутье (деп. Савойя, Франция). Сопровождается осадками.
- Я так несчастен, ты совсем меня не любишь, - едва слышно поскрипывает сухой рогоз. В те дни начиналась осень, пожелтевшие листья то тут, то там медленно оседали на пропахшую теплым медом траву, воздух был уже не так ласково прогрет, а с городских площадей ветер порой приносил приторный запах жареных каштанов и пряного горячего вина.
- О, если бы я мог чувствовать к тебе хотя бы четверть того, что чувствую к могучему столетнему дубу, что стоит на обрыве, ты был бы наверное самым счастливым из всех живых. Но ты ведь знаешь, сердцу не прикажешь.
- У тебя нет сердца, - тяжело вздыхает рогоз.
- И то правда. Но если это так, почему весь я становлюсь одним дрожащим в сладостной истоме звуком, когда выпадает удача прикоснуться к шершавой мшистой коре, когда от моего неровного дыхания темно-зеленая листва игриво шелестит, а узловатые ветви тянутся, чтобы хоть на мгновение поймать мое неуловимое запястье? Если я бессердечен, почему каждый день сильнее, чем магнит притягивает иголку, неизъяснимое чувство манит меня на земляничный холм к старому дубу?
Рогоз лишь еще глуше вздыхает и печально покачивает своей бархатной пуховой головой. Он помнит персиковые летние рассветы и весенние малиновые закаты, когда солнце было похоже на новенький луидор, а Мадлен был мягок и весел, когда он обнимал всех и каждого, в том числе и его, и звонко задорно смеялся. Жаль, что те времена давно ушли.
- Полюби меня, ветер, - молит рогоз, и тянет к небу свои колючие широкие листья. - Ты ведь любишь солнце, полюби и меня.
- О, если бы я мог полюбить тебя хотя бы на четверть того, как люблю я Солнце, светлое и горячее, ты был бы наверное самым счастливым из всех живых. Но это, увы, не подвластно мне. Каждую ночь я скитаюсь под звездами, пою в зарослях тростника, целую темные, переполненные пьянящим соком виноградины, вдыхаю полной грудью молочно-белые туманы и жду лишь одного, жду, когда на выгнутом крае горизонта появится оно. Если бы у меня было сердце, оно наверное в начале каждого рассвета разрывалось бы на миллиард лоскутков от счастья!.. Но что я могу поделать, рогоз, если ничего подобного я не испытываю к тебе, и по эфирному телу моему не проходит дрожь, и мысли заняты совсем другим?
- Век мой короток по сравнению с твоим, - говорит рогоз, и голос его, хриплый, как полночный скрип снега, кажется совсем безжизненным и чужим. - Неужели жаль тебе всего одного крепкого объятья?! Я даже и не прошу о большем.
Мадлен тупит взор и, лишь секунду помедлив, раскидывает руки. Высоко-высоко, за нахохлившимися темно-серыми кучевыми облаками с раскатистым треском рвется небо.
Мадлен зажмуривает глаза и так сильно смыкает свои объятья, что кажется, сильнее уже некуда. Что-то внутри него колотится бешено и сумасшедше, дыхание перехватывает как при падении с высокого обрыва. И кажется, стоишь так целую вечность, ощущая кипящую внутри бурю, которая сметает ударной волной все убранство уютного внутреннего мирка, переворачивая сознание с ног на голову, доводя до истеричного бессилия, до лихорадочной дрожи, до помутнения сознания.
Оглушающий удар. Ослепительная всполох. Удар. Всполох. Удар, удар, всполох, удар, всполох, всполох.
И в наступившей физически ощутимой, густой тишине он слышит сладостный, почти беззвучный то ли стон, то ли всхлип. И громкий, скрежещущий хруст ломающегося стебля.
*
- Почему? За что мне это? - рыдает он, и большая мохнатая туча по-матерински ласково гладит его по голове. Только огромные капли скатываются по щекам и подбородку и столь обильно орошают истомившуюся за день от жары землю. - Он так умолял меня!.. Я не хотел... я... я не хотел ломать его!..
- Ты не виноват, родной, - гулко басит туча, часто моргая и поджимая пухлые губы. - Нельзя не обнимать любимых и обнимать нелюбимых. И то и другое причиняет невыносимую боль. Знаешь, Мад, сейчас ему в любом случае легче, - он умер в объятьях того, к кому был неравнодушен, но ничего бы этого не произошло, если бы ты остался непоколебим, или любил бы его хотя бы в четверть той силы, с которой ты любишь шероховатый Дуб и ослепительное Солнце.
И слыша это, ветер еще сильнее утыкается носом в большое, пахнущее озоном плечо тучи, а крупные капли все капают и капают с его подбородка на истомившуюся за день землю.
он потрясающий и проникновенный, аааааах просто!