Льется путь по хребтам одичавших гор, по сухим ковылям да по перьям седым
Утро. 5.40. Холодно и солнечно, ветки берез со свежей зеленью хлещут по вымокшим за ночь окнам.
Мама стоит у плиты в пестром халате, с чалмой на вымытой голове и варит кофе. Желтый Бурбон из Латинской Америки. Терпкий пряный аромат белесыми колечками пара поднимается к потолку.
- Тебе сварить?
- Да, пожалуйста, - сонно тру кулаком глаза я.
Через полчаса она протягивает мне малюсенькую чашечку, на дне которой плещется чернейшим из омутов свежесваренный кофе. Чашечка теряется в ладонях, и я чувствую через тонкую перегородку фарфора как густая горячая жидкость облизывает стенки, мерно дыша.
Пряный пар обжигает ноздри, и первые пару минут я лишь тщетно наклоняю чашечку к губам, гулко втягиваю воздух, словно чайник со свистком, и тут же в нерешительности отстраняюсь. Из недр сосуда пахнет солнечным полднем на берегу Амазонки. Грациозные, черные как смоль женщины, сверкая белозубыми улыбками, завязывают мешки с горькими половинками зерен. Настоящее черное золото, - дорогое и волшебное. Ветер шуршит песком в выцветшей траве, ревут моторы машин, люди хохочут и перекидываются едкими остротами на непонятном языке. Где-то недалеко играет губная гармошка. Потом пароход, визгливые крики чаек, горький запах Океана и - откуда-то издали, как прощальный привет родной земли, - маслянисто-кислый привкус маракуйи и тяжелое паркое ощущение надвигающегося тропического ливня.
Делаю первый глоток, и дыхание перехватывает от горечи и крепости. Кажется, волна электричества пробежала по всему телу и заискрила на кончиках пальцев. Горечь, кислота, пряная сладость, тягучесть - лишь от одной маленькой капли на языке.
- Удивительно, - бормочу я
- Кофе и должен быть таким, - улыбается мама, запустив пятерню в рыжие волосы. - Он не должен быть сладким, не должен быть слабым, не должен быть жидким, его не должно быть много. Ровно на два с половиной маленьких глоточка.
Я только едва заметно киваю в ответ и чувствую, как за эти самые два с половиной глоточка становлюсь совершенно другим человеком.
Мама стоит у плиты в пестром халате, с чалмой на вымытой голове и варит кофе. Желтый Бурбон из Латинской Америки. Терпкий пряный аромат белесыми колечками пара поднимается к потолку.
- Тебе сварить?
- Да, пожалуйста, - сонно тру кулаком глаза я.
Через полчаса она протягивает мне малюсенькую чашечку, на дне которой плещется чернейшим из омутов свежесваренный кофе. Чашечка теряется в ладонях, и я чувствую через тонкую перегородку фарфора как густая горячая жидкость облизывает стенки, мерно дыша.
Пряный пар обжигает ноздри, и первые пару минут я лишь тщетно наклоняю чашечку к губам, гулко втягиваю воздух, словно чайник со свистком, и тут же в нерешительности отстраняюсь. Из недр сосуда пахнет солнечным полднем на берегу Амазонки. Грациозные, черные как смоль женщины, сверкая белозубыми улыбками, завязывают мешки с горькими половинками зерен. Настоящее черное золото, - дорогое и волшебное. Ветер шуршит песком в выцветшей траве, ревут моторы машин, люди хохочут и перекидываются едкими остротами на непонятном языке. Где-то недалеко играет губная гармошка. Потом пароход, визгливые крики чаек, горький запах Океана и - откуда-то издали, как прощальный привет родной земли, - маслянисто-кислый привкус маракуйи и тяжелое паркое ощущение надвигающегося тропического ливня.
Делаю первый глоток, и дыхание перехватывает от горечи и крепости. Кажется, волна электричества пробежала по всему телу и заискрила на кончиках пальцев. Горечь, кислота, пряная сладость, тягучесть - лишь от одной маленькой капли на языке.
- Удивительно, - бормочу я
- Кофе и должен быть таким, - улыбается мама, запустив пятерню в рыжие волосы. - Он не должен быть сладким, не должен быть слабым, не должен быть жидким, его не должно быть много. Ровно на два с половиной маленьких глоточка.
Я только едва заметно киваю в ответ и чувствую, как за эти самые два с половиной глоточка становлюсь совершенно другим человеком.
