Моему дорогому уилл грэм, его собаченьки и внутренние демоны
Мистер Лис качался на качелях и смотрел в блеклое, покрытое инеем октябрьское небо через узловатые ветви старой груши. Деревянные качели, привязанные к сучьям корабельными канатами, тихонько поскрипывали, руки мерзли, но мистер Лис все отталкивался от земли и все смотрел в небо. Там, в высоте, дикие гуси летели на юг геометрически выверенными клиньями, разрезая синеву своими протяжными криками, от которых сердце замирало на каждом третьем ударе. Мистеру Лису всегда нравилась промозглая осень с ее чрезмерно откровенной тягой к декадансу. С ее покрытой дождевыми каплями паутиной, гнилью, глубокими тенями, гулкой тишиной, наполненной шорохами, таинственными поскрипываниями и уханьем филинов. Осенью, как ни в какое другое время года, так упоительно читать классические романы под уютное потрескивание камина, пить теплое молоко с коричным печеньем, вести долгие разговоры перед сном, просто жить, перемывая косточки прошлому и не переживая о будущем. Осенью, конечно, уже не получается проводить столько же времени на свежем воздухе, как летом, – тело быстро прозябает, начинает ломить спину, но пока световой день позволял, мистер Лис старался копаться в саду или блуждать по лесу в поисках грибов. На открытом пространстве, когда занят делом, всегда проще переносить одиночество.
Когда осенние сумерки,Когда осенние сумерки, неуловимые в своей стремительности, все же прокрались в сад и повисли клоками тумана на сучьях, а от обнаженной земли потянуло прелой листвой и влажностью, мистер Лис нехотя слез с качелей, выгнул до хруста затекшую спину и неторопливыми шагами побрел к дому, зябко кутаясь в шотландский клетчатый плед, который он купил прошлой весной на местной барахолке. В доме было темно и пыльно. Раньше мистер Волк зажигал везде свет, даже на крошечном чердаке, и принимался топить камин, неспешно кидая в него березовые поленья и тонны старых пожелтевших газет. Но с тех пор, как он ушел, дом пребывает в темноте. Мистер Лис никогда не включал света, ему всегда было достаточно центрального отопления, а спать он ложился с первыми звездами. Еще мистер Волк по вечерам всегда заваривал чай с мятой, зверобоем, душицей, ромашкой и прочей вонючей травой и разливал его тонкими струйками в две большие чашки. Когда он ушел, мистер Лис со злости разбил свою половину сервиза, поэтому теперь ему приходилось пользоваться посудой мистера Волка, его блюдечками с голубой каемочкой, столовым серебром и чашками из вулканической лавы.
Мистер Лис познакомился с мистером Волком много лет назад на алжирском базаре. Сейчас он уже и не вспомнил бы, как сам попал туда. В юности он был довольно беспечен, своеволен и до неприличия демонстративно выражал свою усталость от жизни, поэтому нередко злоупотреблял абсентом и разными галлюциногенами, так что зачастую просыпался не в том месте, в котором засыпал, а иногда даже не в той стране. Он пытался дважды совершить самоубийство, но оба раза неудачно. В первый раз он напился так сильно, что, не дойдя до канала, в котором намеревался утопиться, буквально двух метров, упал и проспал до утра. А во второй раз он так долго и основательно вещал с петлей на шее о бренности бытия, что нагнал на самого себя дичайшую скуку, слез с парапета, распинал зевак и пошел в ближайший бордель. Самой большой слабостью мистера Лиса были азартные игры. Он читал чувства и эмоции окружающих людей, словно с листа, подмечал расширяющиеся зрачки и учащающееся дыхание, замедление реакции и усиление потоотделения, даже мельчайшие метаморфозы в голосе и движениях, а благодаря скорости реакции и внимательности он быстро выводил шулеров на чистую воду. Поэтому очень скоро от желания играть он перешел к желанию выигрывать, порой не гнушаясь и сам идти на обман. Как-то раз, по обыкновению пьяный и везучий, он сидел на ящике из-под вина и резался в покер с тремя арабами; те, проигрывая последние монеты, смотрели внимательно и зло. Но вот на пустой бочонок, служивший им карточным столом, легла большая косматая тень. Мистер Лис поднял недовольный взгляд и тут же протрезвел. Перед ним стоял очень привлекательный поджарый мужчина в тельняшке, с копной смоляных вьющихся крупными кольцами волос и смеялся одними глазами.
– Чего тебе? – настороженно спросил мистер Лис.
– Сыграть с тобой хочу. О тебе по всему побережью ходят слухи, интересно проверить, так ли ты хорош, – голос у незнакомца был спокойный, с едва различимой хрипотцой, свойственной лишь тем, кто курит и много говорит на ветру.
– Во что и на что? – уточнил мистер Лис, наклонив голову на бок и беззастенчиво разглядывая незнакомца. Он уже потерял всякий интерес к арабам, так что те благоразумно оставили карты и, забрав все стоявшие на кону деньги, растворились в толпе.
– В уголки. У меня мало времени, поэтому сыграем один-единственный раз. На желание.
Мистер Лис презрительно фыркнул.
– Что, боишься проиграть? – поднял кустистые брови незнакомец.
– Вот еще! – Мистер Лис непроизвольно облизнул сухие губы, достал из-под ящика шашки и быстро разложил их на два поля. От незнакомца пахло солью и смертью. «Морской волк», – отчетливо понял мистер Лис и сделал первый ход.
Они играли без малого полчаса. Мистер Лис весь взмок, голова раскалывалась от напряжения, а выстраиваемые комбинации были в разы хуже, чем у противника. Такого сильного игрока в такую простую игру мистер Лис никогда еще не встречал в своей жизни. В конечном счете, он проиграл мистеру Волку всего два хода и впервые не расстроился из-за чужой победы. Лишь положил подбородок на локти и, смотря снизу вверх на своего победителя, хищно улыбнулся:
– Ну так что, каково же желание? Или ты настолько расстроился, что слухи как всегда врут, что просто встанешь и уйдешь, ничем меня не озадачив?
– Мое желание заключается в том, что ты примыкаешь к нашей команде моряков боцманом и выходишь сегодня же в море.
Так задорно мистер Лис не смеялся уже давно.
– Я? Старшим офицером на судно?! Ты в своем уме, мистер Волк?!
– Более чем. Ты отлично разбираешься в людях. Я следил за тобой последние четыре дня, и да, ты производишь впечатление. Даже несмотря на то, что пахнешь, как ведро помоев.
Мистер Лис моментально стих, долго и внимательно изучал скуластое загорелое лицо сидящего напротив мужчины, его черные жесткие волосы, в которых уже появилась первая, едва различимая паутинка седины, его смеющиеся темно-желтые глаза, широкие мозолистые ладони. Потом медленно встал, застегнул пару верхних пуговиц на выгоревшей рубахе и очень серьезно сказал:
– Что ж, мистер Волк. За вами – хоть на край света.
Почти так и получилось. Мистер Лис быстро сошелся с командой, взял на себя контроль общекорабельных работ и даже по мелочам помогал коку, за что получал всегда самый вкусный кусок пирога. Мистер Волк был на судне старшим помощником капитана и непосредственным начальником мистера Лиса, так что глаз с него не спускал. Чему мистер Лис, в общем-то, был даже рад. Они обплыли Африку с севера и через Суэцкий канал вошли в Красное море, полное кораллов и диковинных рыб. Будучи несведущим в картографии и слабо подкованным в географии, мистер Лис очень переживал, что они упрутся носом в береговую линию Египта, и дальше корабль придется тащить волоком. Мистер Волк только улыбался на это самым уголком губ. Потом их чуть не взяли на абордаж сомалийские пираты, а в прибрежных водах Йемена они все так обгорели, что еще два месяца к ряду кожа сходила пластами. В Индию они попали в сезон дождей, и хоть пряности достались по дешевке, дату отправления пришлось переносить. В Южно-Китайском море лихорадка унесла жизни почти трети команды, поэтому мистер Волк настоял задержаться на Филиппинах чуть дольше запланированного, чтобы мистер Лис смог подобрать хотя бы несколько человек для их серьезного марш-броска через Тихий океан. После – был длительный и тяжелый переход к берегам Америки, в ходе которого их полоскало штормами и палило солнцем. Мистер Лис, никогда раньше не оказывавшийся в море столь длительное время, совсем позеленел. Он слонялся по палубе бледной тенью, цеплялся за матросов и много пил. Поэтому через пару недель мистер Волк сдался и разрешил мистеру Лису переехать со своим гамаком в его личную каюту. С этих пор среди команды поползли разные скабрезные слухи, а мистер Волк лишь читал мистеру Лису страшные истории перед сном, заставлял каждое утро делать получасовую зарядку, подсовывал интересные книги и учил языкам. Так что, когда их корабль добрался до Кубы и пришвартовался в одной из гаваней, мистер Лис был уже совсем другим человеком, – мало что могло остаться от азартного игрока и наркомана под неустанным прицелом смеющихся темно-желтых глаз. Распродав в Венесуэле и на Кубе часть специй и понаблюдав на Азорских островах за танцами китов, некогда дружная команда причалила к пыльным берегам Старого Света и разлетелась, рассыпалась горошинками – кто куда. Мистер Волк и мистер Лис сложились и купили на общие сбережения небольшой домик с огромным фруктовым садом и видом на зубчатую линию гор, завели золотистого ретривера, стали жить вместе. В доме всё было общим, кроме новенького спиннинга, принадлежавшего мистеру Лису, с которым тот иногда выходил порыбачить и провести предрассветный час в созерцательном одиночестве; и старого доброго полароида, доставшегося мистеру Волку от двоюродного дяди, на который тот начал фотографировать все что ни попадя, собирая из получившихся фото альбомы. Как-то раз во время генеральной уборки мистер Лис обнаружил толстый альбом с пометой «Ню» на обложке. Кипя от негодования и покрываясь стыдливым румянцем, мистер Лис, удостоверившись, что его никто не видит, открыл альбом наугад. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что на каждом фото каждой страницы были запечатлены голые деревья. Длинные хлесткие ветви, томно выгибающиеся стволы, эротично отходящая кора. Большинство снимков были черно-белыми, иногда в силу выбранной пленки, иногда – в силу композиции. Оттого фотография старого мощного граба на фоне зимнего едко-ультрамаринового неба вошла в душу и память мистера Лиса, как нож в подтаявшее масло; кажется, в его топорщащемся силуэте угадывалось что-то до боли знакомое, очень близкое и понятное на подсознательном уровне.
– Почему ты никогда не показываешь мне своих фотографий? – спросил мистер Лис в тот же вечер своего друга. Мистер Волк, снимавший у плиты пенки с молока, лишь неопределенно пожал плечами.
– Ты ведь тоже никогда не зовешь меня с собой на рыбалку…
– Но я всегда приношу к обеду рыбу.
– Это не одно и то же, – мистер Волк поставил на стол чашки с молоком. Поднимающийся от них пар белыми колечками заструился к потолку, словно миниатюрный млечный путь. – Это что-то глубоко личное. Древние народы считали, что любое отображение чего-то существующего крадет его душу. По большому счету, все мои фотоальбомы – гигантское кладбище чьих-то душ. Свидетельство моих бескровных преступлений. Я люблю их и ненавижу одновременно. Если я вижу что-то красивое, я не могу не сфотографировать это, потому что уже через секунду оно трансформируется в нечто обычное, магия развеется. Я заставляю время остановиться. А время не любит тех, кто загоняет его в рамки. Пообещай, что больше никогда не будешь в них копаться.
– С чего ты взял, что я…
– Пообещай!
– Обещаю.
С тех пор мистер Лис стал наблюдать за тем, как его друг фотографирует. Раньше он не обращал на это действо никакого внимания (ну занимается человек любимым делом, и хорошо), но теперь он ловил каждое движение, каждый ракурс. Мистер Волк фотографировал так же, как и курил: спонтанно, быстро и страстно. Увидев что-то на его взгляд красивое, он резко останавливался, жадно раскрывал фотоаппарат, прищуривался, затаивал дыхание и – щёлк! – кадр с гудением выползал из черной коробочки. После этого он нетерпеливо потряхивал изображение до полного проявления, внимательно изучал оное, удовлетворенно кивал самому себе, прятал фотографию в нагрудный карман и шел дальше как ни в чем не бывало. Сколько мистер Лис ни вглядывался, он никогда не мог понять, что именно было сфотографировано. Несмотря на огромную внимательность к деталям, мистер Лис не видел их в качестве самостоятельных объектов, они всегда были разрозненными, но очень важными частями мозаики. Собери их все воедино и получишь общую картину. Мистер Волк же, наоборот, из целого водоворота красок мог уловить одну-единственную полутень, поймать ее, унести в собственное хранилище подальше от чужих глаз. И анализируя это, мистер Лис думал не только о фотографиях. Интересно, как часто мистер Волк фотографировал его, сколько кусочков его души проявилось на пленке и перенеслось в нагрудный карман полурасстегнутой фланелевой рубашки?..
Мистер Волк и мистер Лис много говорили. Они любили их фруктовый сад всей душой, поэтому с середины весны до глубокой осени сидели в нем на резной дубовой скамье или валялись в траве, запутывая в волосах друг друга пальцы, и обсуждали романы, новости, заплесневелые сплетни. Это было очень занятно: как два человека, живущие под одной крышей на протяжении многих лет, не утратили интереса друг к другу и все еще находили время, желание и темы, будто познакомились только позавчера и всё боятся о чем-то недоговорить, чего-то недосказать.
А потом мистер Волк ушел. Просто раз – и нет. И в доме – лишь едкий запах лилий и тишина, выворачивающая наизнанку, опустошающая. Сначала мистер Лис просто ждал. Потом начал бегать по дому, кричать, искать записку или диктофонную запись. И, ничего не найдя, снова ждал. День, неделю, месяц. Он не понимал и не принимал произошедшего, хотя и помнил, как мистер Волк закусил губу, когда поезд мчал их подальше от порта, сквозь туманы и вересковые поля, а вдалеке, за холмами, надрывно гудели пароходы, будто раненные гарпунами киты.
– Все мы однажды уходим, чтобы вернуться к тому, что было раньше.
Зима неотвратимо выгоняла осень, заметая подъездную дорожку первым хрупким снегом и обрывая с деревьев последние бурые листья. Скоро всё совсем перейдет в сплошной монохром. Мистер Лис стал чаще выбираться в город – вездесущая тишина его убивала. Золотистый ретривер таскал его до изнеможения по грязи городских улиц то туда, то сюда, лишь изредка тормозя у закусочных, книжных магазинов и барахолок. На одной из них мистер Лис и увидел маленький фотоаппарат-мыльницу со слегка поцарапанным корпусом. Сам агрегат вместе с двумя упаковками пленки достался ему за сущие копейки, а вот за фотобумагой, лампами и проявителем пришлось побегать. Но это того стоило. Уже к вечеру в ванной для гостей мистер Лис соорудил некое подобие фотолаборатории, набив на дверь светоизолирующие пластины и установив специальное освещение.
Что ж, если даже мистер Волк умел фотографировать, то у него уж точно получится! Но с чего начать? Ах, если бы только было можно полистать первые фотоальбомы мистера Волка, посмотреть, с чего начинал он. Но он просил этого не делать. Хотя какая теперь разница, – он ушел, не взяв с собой такой хлам, как тысячи старых фотографий. Такой хлам, как старого мистера Лиса…
Из окна виднелся сад, высокий частокол, запорошенный снегом холм с одиноким грабом, едва различимая кромка гор у самого горизонта.
Мистер Лис накинул пальто, запер дом и, отмахиваясь что есть сил от северного ветра, скользя и спотыкаясь, побрел в сторону холма. Граб стоял, всё так же упрямо впившись в мерзлую землю корнями, растрепанный и несгибаемый, только лишайник немного вызеленил ствол. Мистер Лис смотрел на него так долго и пристально, что перед глазами поплыли круги. Но в конце концов он увидел то, что никак не мог осознать, смотря на полароидную фотографию этого же самого граба несколько лет назад. Длинные плотные верхушки с шишкообразными наростами и тонкими изящными ветвями, надежно спрятанные летом под косматой зеленой шапкой, сейчас были нагими и откровенными. Левая крайняя вершина по своей форме напоминала руку мистера Волка – такая же цепкая, сильная и, да, определенно красивая. Мистер Лис попытался поймать ее в объектив, но она была размытой и не влезала. Тогда он покопался в настройках, выставляя более подходящий режим, присел. Рука-ветвь все равно не помещалась. «Как ему это удавалось?!» – раздраженно подумал мистер Лис, а потом вспомнил, как смеялся от души над своим другом, когда тот резво ползал по-пластунски по всему саду за бабочкой, в определенной последовательности отклячивая пятую точку, выгибаясь и высовывая язык. Мистер Лис лег навзничь, глубоко выдохнул и поднес к правому глазу видоискатель. Ветвь-рука точно легла из угла в угол кадра, прямая, гладкая, с широкой шершавой ладонью, до боли знакомая каждым своим изгибом. У людей, подвергшихся ампутации конечностей, врачи часто фиксируют фантомные боли: ногу вроде уже отпилили, а пятка продолжает чесаться. Так и у мистера Лиса зудело все тело, будто мистер Волк все еще мог к нему прикоснуться в любой момент. Лишь через несколько секунд мистер Лис понял, почему любой кадр нужно делать быстро. Всё то время, что он лежал на холодной земле и предавался воспоминаниям, снег мел нещадно, запорашивая не только дорогу и полы тоненького пальто мистера Лиса, но и объектив его фотокамеры. Выругавшись сквозь зубы, мистер Лис перевернулся на живот и, упершись в холм локтями, начал усердно оттирать объектив от жидкости, в глубине души молясь, чтобы та ничего не успела безвозвратно испортить. Потом он вновь перекатился на спину, вскинул фотоаппарат, словно маленький револьвер, и мягко нажал на спуск. Пленка щелкнула, перематывая первый кадр. Остался еще 71.
Мистер Лис стал фотографировать голые деревья. Однако делал он это не бездумно, а практически с хирургическим расчетом. Некоторые деревья он еще издалека признавал безобразными или распутными, слишком ветвистыми, слишком высокими или низкими, недостаточно черными, чересчур тонкими – одним словом, неподходящими. Поэтому к ним он не подходил. Но были и такие, что манили его, приковывали внимание. Однажды он ехал на автобусе в город и увидел склонившуюся над покрытой льдом речушкой косматую древнюю иву, такую большую и внушительную, что создавалось впечатление, будто она выросла на этом самом берегу еще тогда, когда дед мистера Лиса пешком под стол ходил. И как он мог все это время ее не замечать?! Мистер Лис подпрыгнул и понесся через весь салон к водителю с просьбой высадить его прямо здесь. Водитель смерил безумного пассажира тяжелым взглядом из-под седых кустистых бровей и молча покачал головой.
– Ну пожалуйста, ну чего вам стоит!.. – нудел Мистер Лис, по телу его табунами носились мурашки, а сердце билось словно мембрана ревущего динамика на сельской дискотеке.
– Высажу только на остановке, – отрезал водитель и сфокусировался на грязно-желтой ленте дороги.
До дерева мистер Лис шлепал по мокрому снегу не менее 20 минут. Зато золотистый ретривер был в восторге: он прыгал из стороны в сторону, охотился за снежинками и радостно тявкал. Когда в ботинках начало неприятно похлюпывать, а мурашки адреналина постепенно сменились мурашками озноба, мистер Лис добрел до реки и, привалившись к ржавым перилам моста, стал разглядывать иву. Она нравилась мистеру Лису, как родная. Нижние ветви, скованные тонким льдом, так и не успели сбросить листья, ствол был мощным, шершавым и несгибаемым. Несмотря на то, что ива очевидным образом нависала над рекой, и летом, наверняка, не одна влюбленная парочка пряталась в ее тени от посторонних глаз, ива росла вертикально вверх, и лишь ее бежевые ветви ниспадали с огромной высоты. Мистер Лис подошел к старой иве, погладил ее теплый ствол, прислонившись к нему спиной, сел на один из выступающих корней. Он сидел так довольно долго, молча смотря вдаль, и ни ветер, ни мокрый снег не могли добраться до него. Ему было хорошо и спокойно, как у бога за пазухой. Мистер Лис запрокинул голову и посмотрел на серое небо через ребра ветвей. Действительно, ребра. А ствол – как тянущийся ввысь позвоночный столб. «Я у тебя внутри», – подумал мистер Лис и достал фотоаппарат. К этому моменту он уже поймал в прицел объектива более двадцати деревьев, в силуэте каждого из которых он видел определенную откровенность, видел изгибы человеческого тела, такие правильные, такие красивые. На его счету уже были стопы с вздувшимися венками и высокими сводами, лопатки, косматая макушка с непослушным чубом, который извечно появляется, если лечь спать с мокрой головой, аристократический чуть горбатый нос, длинная полупрозрачная шея с острым кадыком, а теперь вот еще появилась и филигранная клетка ребер. До весны оставалось недолго, но еще так многое предстояло найти, запечатлеть, соединить в единое целое. Полторы пленки были уже отсняты. Одна, соответственно, даже проявлена в ванной под красными лампами. Стопка аккуратных фотографий практически эротического характера лежала на рабочем столе мистера Лиса. Он часто пересматривал получившиеся кадры. Он любил каждый из них. Потому что на каждом был мистер Волк, по крайней мере, разные его части, которые ничуть не хуже, чем само единое целое. Пусть эти части и были всего лишь переплетением ветвей, корней и стволов. Мистер Лис не знал, почему он так торопится. «Мистер Волк за столько лет еще ни разу не пропустил моего дня рождения, – отстраненно думал он. – Значит, не пропустит и этого». Но причем здесь голые деревья? Разве смогут они что-то изменить? Разве могут они призвать мистера Волка из его далёка-далека?
Дни сменялись днями. Солнце уже чуть дольше задерживалось на небосклоне, всё громче и громче призывая весну. По утрам мистер Лис просыпался от жизнерадостного птичьего пения, похожего на требовательный звук закипевшего чайника, готовил себе завтрак в одних трусах, вновь начал читать свежую прессу. Он чувствовал, как жизнь, нехотя, сонно, но уже отчетливо просыпается во всем вокруг. И даже в нем самом. Его тревожил только последний кадр, оставшийся на фотопленке. Уже довольно продолжительное время мистер Лис пытался найти ему достойное применение, но все никак не мог. Единственной частью человеческого тела, которую он так и не нашел ни в одном силуэте голых деревьев, была правая рука, но все растущие в радиусе нескольких десятков километров деревья были уже исследованы с необходимой внимательностью. И они не могли предложить ничего стоящего. И тут мистера Лиса будто ударили под дых. Во рту пересохло, голова закружилась. «Надо ехать в порт», – эта мысль была простой и емкой, но все никак не могла уложиться в голове. Там в год их возвращения высадили чудесную аллею акаций, есть к чему присмотреться.
С билетами проблем не возникло: зимой в порту дел было немного, так что поезда в этом направлении ходили полупустыми. Мистер Лис переживал всю дорогу. Он искусал губы до крови и не смог прочитать ни страницы взятой в дорогу книги, ему все время было то жарко, то холодно, и он в конец утомил остальных пассажиров своими походами из вагона в вагон. Но вот локомотив стал сбавлять ход, в окнах замелькали улицы и дома, а скоро показалось и море. Оно матово поблескивало коричневым брюхом, пенясь и вздуваясь, горько пахло тиной. С морем у мистера Лиса было связано слишком много воспоминаний, чтобы продолжать оставаться спокойным. Но он старался как мог.
Мистер Лис приличия ради поговорил с торговцами на главной площади, съел горячий пирожок с картошкой, глядя, как по причалу торопливо снуют грузчики с огромными мешками и полными тележками, вдохнул полной грудью терпкий запах мазута и просмоленных судов. И только после этого побрел к акациевой аллее, лишь силой воли сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Когда он ушел от причала уже довольно далеко, он вдруг заметил некоторое оживление вокруг. Люди куда-то бежали, что-то обсуждали на ходу, чему-то плакали или смеялись. Мистер Лис придержал за рукав вельветового пиджака одного пожилого джентльмена:
– Что случилось? Куда все бегут?
– Только что причалил корабль Корпуса мира. Почти год назад был экстренный сбор, люди отправились в Судан, чтобы отвезти провизию и медикаменты и должны были вернуться меньше, чем через два месяца. Однако операция затянулась, корабль не выпускали из территориальных вод Судана, как говорят, почти все наши добровольцы были жестоко изувечены или убиты. Такие дела…
Внутри у мистера Лиса что-то оборвалось. Всё внезапно встало на свои места. Мистер Волк еще до их встречи состоял в Корпусе мира, а потом, когда они уже купили дом, часто участвовал в разных благотворительных и волонтерских организациях. Стараясь во что бы то ни стало помочь всем вокруг. И вот чем это обернулось! Почему он не оставил даже записки?! Да, мистер Лис начал бы его отговаривать, конечно же, безуспешно. И мистер Волк все равно уехал бы. А мистер Лис переживал бы и накручивал себя каждый день. И каждый день вновь и вновь хоронил бы его. И оплакивал. Но предупредить, как-то намекнуть можно же было…
Не чувствуя под собой ног, мистер Лис дошел до аллеи и едва успел удержаться за ближайшее дерево. В голове шумело, к горлу подкатила тошнота. Перед внутренним взором промелькнули сотни тысяч воспоминаний о них с мистером Волком. Как они сажали в огороде свои первые кусты картошки. Как играли в снежки. Как обитательницы дома утех на Кубе похитили мистера Волка, а мистеру Лису пришлось его сначала безуспешно выкупать, а потом гораздо более успешно выкрадывать через окно. Как они впервые вместе участвовали в волонтерской поездке и пол-лета чинили мельницу 17 века. Как он готовил мистеру Волку куриный бульон, когда тот болел, и кормил его с ложечки. Как мистер Волк фотографировал.
Слезы душили мистера Лиса хуже пеньковой веревки. Он сжал кулаки что было сил. Ветка акации печально хрустнула, ногти впились в податливую нежную древесину. «Что ж, – подумал мистер Лис. – Кажется, у меня остался последний кадр. Правая рука мистера Волка. И 72-фрагментный портрет будет готов. Эта аллея достаточно пряма и утонченна. Она вполне подойдет».
Мистер Лис вытер рукавом мокрые, припухшие глаза, звучно хлюпнул носом и открыл объектив.
Аллея тянулась от порта к железнодорожному полотну. По обочинам комьями лежал грязный снег. Почки на деревьях акации уже набухли, ожидая завтрашнюю весну и день рождения мистера Лиса. Небо было высоким и плоским. Где-то в вышине с пронзительными криками кружили чайки. В самом начале аллеи – крошечная темная фигура. Мистер Лис выдохнул и нажал на кнопку спуска затвора. Пиф-паф. Пленка тихонько зажужжала, перематываясь. Вот и всё.
Мистер Лис хотел было уже идти, но всё же непроизвольно обернулся, вглядываясь в силуэт одинокой темной фигуры, медленно-медленно бредущей к железнодорожным путям. Фигура была высокой и утонченной. Фигура была бесконечно красивой, даже несмотря на то, что у нее не было правой руки. Фигура была определенно живой. Эту фигуру мистер Лис узнал бы и в полной темноте. Этой фигурой был мистер Волк. Его мистер Волк, который не пропустил за столько лет ни одного его дня рождения и который всегда, всегда-всегда возвращается домой.