.Всё настолько грустно, что и рассказать-то не о чем.
Во вселенной нет ничего, что было бы абсолютно статично. Но день изо дня, неделя в неделю мне кажется, что мир вокруг меняется, время течет, что-то происходит, а я нахожусь в какой-то глупой петле времени и потихоньку схожу с ума. Мои "горести" такие ничтожно малые и мелочные по сравнению с масштабами и явлениями Вселенной, но от того, что они неизменней постоянной Планка, моё жалкое крошечное мироздание рушится ко всем чертям, оставляя меня у разбитого корыта, полного безжизненной звездной пыли.
Саймон года полтора назад сказал: "N у нас альфач! Только кажется миленькой да добренькой, а сама всех нагнет, да так, что никто толком ничего и заметить не успеет!" Помню, я тогда краснела, смущалась, а в душе была крайне польщена подобным замечанием.
А сейчас он говорит, что я больше не та девушка, которую он знал раньше.
И от того, что он до обидного прав, обидней стократ.
Во мне не осталось почти совсем ничего, что было когда-то мной. Я существую только в дороге. Только там у меня все можется/хочется и совсем ничего не болит.
И самое ужасное, что злости и злобы стало уже слишком много внутри. Так много, что уже скоро я не смогу с ними справляться сама.
Единственное, чего хочется, - отключить все средства связи, забиться поглубже в берлогу и не открывать глаз.
И ты бы только знала, как мне страшно.
Во вселенной нет ничего, что было бы абсолютно статично. Но день изо дня, неделя в неделю мне кажется, что мир вокруг меняется, время течет, что-то происходит, а я нахожусь в какой-то глупой петле времени и потихоньку схожу с ума. Мои "горести" такие ничтожно малые и мелочные по сравнению с масштабами и явлениями Вселенной, но от того, что они неизменней постоянной Планка, моё жалкое крошечное мироздание рушится ко всем чертям, оставляя меня у разбитого корыта, полного безжизненной звездной пыли.
Саймон года полтора назад сказал: "N у нас альфач! Только кажется миленькой да добренькой, а сама всех нагнет, да так, что никто толком ничего и заметить не успеет!" Помню, я тогда краснела, смущалась, а в душе была крайне польщена подобным замечанием.
А сейчас он говорит, что я больше не та девушка, которую он знал раньше.
И от того, что он до обидного прав, обидней стократ.
Во мне не осталось почти совсем ничего, что было когда-то мной. Я существую только в дороге. Только там у меня все можется/хочется и совсем ничего не болит.
И самое ужасное, что злости и злобы стало уже слишком много внутри. Так много, что уже скоро я не смогу с ними справляться сама.
Единственное, чего хочется, - отключить все средства связи, забиться поглубже в берлогу и не открывать глаз.
И ты бы только знала, как мне страшно.