Слепой даже сам не понял, как так могло получиться, что тот, кто был ближе к сердцу, чем всё, что имело смысл, отставил горчащий кофе и вышел, не хлопнув дверью, безмолвно, лишь в коридоре замедлив походку лисью.
Слепой даже сам не понял, когда это всё назрело. Ведь он заходил во сны и был постоянно рядом. Но только вот губы снова обмазаны влажно-белым, как в очень далеком детстве, когда избивали жадно, когда он умел бояться, когда он учился верить, не помнить и улыбаться, когда не болело сердце, развязывались шнурки и молния на ширинке кусала за хрупкость пальцев.
«Но детство давно не близко,«Но детство давно не близко, шнурки и ширинки — к черту! И облака над Лесом почти не видны сквозь крону (по правде сказать, на вату они совсем не похожи). Никто никому не должен. Никто никому не нужен. Физически. Научились справляться и в одиночку. Тогда почему обидно, что где-то ему снаружи покоя не даст девчонка печальная, с длинной челкой, родившаяся из яйца; что он изобьет все ноги, пока обойдет полмира, пока обобьет пороги в надежде, что я слукавил, что я, как всегда жестоко, над ним решил посмеяться, решил запугать; что чудо из рек старичка-Табаки ему во сто крат дороже всего остального будет? Я просто наивный мальчик, чья миска для подаяний всегда будет в чаще леса, а руки, что мне дарили и веру, и пониманье, - на той стороне дороги, где им навсегда в протезах закованным быть, как мыслям.»
Слепой даже не поверил, когда это всё свершилось, когда его променяли на отблеск унылой жизни. И тот, перед кем открыты могли быть любые двери, решил ни во что не верить, не чудом, а лишь часами свой век сквозь реальность мерить; он спрячет на дне портфеля Мелвилла, колокольчик, старое фото Волка и амулет Седого. И вряд ли когда припомнит сладкую пыль дороги, Лося и бутерброды, и как трясло от жара после их первой ночи.
И если Слепой узнал бы, что Сфинкс заберет однажды незрячего и чудного мальчишку из Неотсюда, он лишь скривил бы губы и посмотрел устало. Ведь этот мальчишка будет уже не Слепым, а кем-то другим, только внешне схожим с болезненной ностальгией, а может быть и с попыткой себе доказать что выбор, его оказался верным, пригодным для них обоих. Что, в сущности, заблужденье.
Слепой допивает кофе, докуривает сигарету, - на фильтре и на фарфоре до дрожи знакомый привкус. Немного саднят ладони, но боль не лишает боли, как Лес никогда не сможет изгладить его потерю. В шахматах это б было крайне изящным патом, и больше уже не надо доказывать и цепляться. Только не пожалеть бы, когда будет слишком поздно. Лес обнимает нежно Слепого листвой за плечи, оглаживает по макушке и мхом согревает стопы. Каждый решил остаться. Каждый — в своей Вселенной. Шорох шагов стихает, тает морскою пеной. Глаза, как всегда, прикрыты, лицо, как всегда, спокойно. Только слегка трясутся бледные его пальцы.